Злой? Да, я злой. Я частенько ловлю себя на мысли, что те чувства, которые отдают гнилью, сильнее тех, что теперь принято называть ванильными. Я ёжусь от того, что агрессия сжирает меня, хрустя хрящиками неокрепших идеалов. И в голос хохочу над растоптанными иллюзиями.

А разве мир добр к нам?

У меня много таких вопросов, которые люди обычно пытаются припудрить сахаром и облить сиропом. Но я уже готов принять всю его жестокость. Я даже бороться бы стал. Только вот не придумаю, во имя чего. А раз нет стимула, то и смысла вставать с дивана не вижу.

Мне смешно наблюдать за конфликтующими странами. У меня нет понятия собственности. В квартире, где я живу, часто селятся чужие мне люди. Они приходят и уходят. Самое смешное то, что уходят они, не выдержав моего равнодушия. Почему они считают, что я должен к ним как-то относиться, только потому что не оставил их без крыши? Почему они начинают требовать благодарность за еду, которую они принесли, а я съел, а потом и вовсе прятать ее от меня? Люди, не имевшие ничего, вдруг становятся собственниками ковра, который они пропылесосили и на который теперь нельзя крошить, колбасы, которая вообще не их, а говяжья!.. Они даже считают себя хозяевами своих мыслей. Хотя все, что они говорят, я давно видел (в лучшем случае - в книжках, в худшем – по телевизору).

Я никогда не отвечаю людям. Все, что они говорят, кажется мне глупостями. Я давлюсь от смеха, а они уходят. Они хотят, чтобы им внимали. Они называют уважением подхалимаж, лизоблюдство и чинопочитание. Они не умеют говорить правду и слушать правду. Они говорят, что я раню их чувства. Они все время говорят о душе и ее спасении, хотя на самом деле думают только о том, как бы набить свое туловище продовольствием и не сделаться жирными, украсить его, не противореча канонам своего внутреннего «я». Ржу.

Я крайне редко выхожу из дома. Если мне приходится пользоваться общественным транспортом, никогда не уступаю место. Я знаю, зачем это делают другие. Кто-то стелется перед шмарами (авось какая и даст), кто-то самоутверждается – мол, я мужик, гляньте, как я крут (а дома жену кулаком воспитывает), кто-то утром убил бомжа, а вечером уступил место пузатой тетке и все – совесть чиста, гражданский долг перевыполнен. А за мной нет косяков. Я заслужил это место тем, что никому ничего не делаю и ни от кого ничего не жду.

Да. Я не работаю. На государство? Снова ржу. С них достаточно того, что я плачу иногда за квартиру. Бизнес? Я вас умоляю! Я не торгаш. Я не продаю даже свой труд. Иногда я делаю дипломы и курсачи. Олигофрены, которые сами не могут связать двух слов, редко приносят мне барыш деньгами. Обычно едой и выпивкой. Я ничего не прошу. Они говорят, что это дело чести и совести. (Опять хохот). Особенно когда о чести трут мне прыщавые проститутки, готовые доплатить на диване, а о совести – козлы, которые матом кроют по мобилкам при мне своих родных, не доставивших им вовремя пиво, сало и бабло.

Думаете, я ненавижу людей? Нет. Я просто их не замечаю. Это тени. Они не имеют ко мне отношения так же, как и я к ним. Мы чужие. Конечно, есть мама. Осязаемая, цветная, единственная из живых. Она думает, что я потерял мозги во время аварии. А я просто потерял ее. Ту, которую до сих пор целую во сне, обливая подушку горячими слезами. Не помню лица. Я даже имя забыл. А глаза до сих пор снятся…